Раньше, когда говорили «война» — просто «война», — всем сразу было понятно, о какой войне речь. А сейчас война перестала быть той самой, единственной, о которой нам так много рассказывали в детстве. Теперь, услышав «война», нужно слушать дальше.
Я впервые очень чётко ощутила это в мае 2022-го, когда дописывала книгу «Видима и свободна», и у меня на одной странице — в главе про еду — рядом встали две прямые речи. Одна женщина рассказала:
...Мои родители были детьми войны (маме было десять, отцу восемь, когда началась война). Со своими мамами (отцы были на фронте) они пережили оккупацию и эвакуацию. Голод и разруху. Поэтому единственным, самым сильным способом выражения любви у них стало — накормить. «Ты должна съесть всё, что положили», «Пока не съешь, из-за стола не выйдешь». Считалось, что не доесть — это высказать крайнюю степень неуважения к готовившему. Бабушка могла на полном серьёзе полдня горько рыдать из-за того, что кто-то что-то не доел...
А вторая рассказала:
...Когда сильно нервничаю и ничего не могу поделать, много ем. Когда началась война, я каждый день плакала и жрала как не в себя...
Война перестала быть прошлым. Война больше не тогда. Война — здесь и сейчас.
Как бы ни преследовали за это слово — его произносят. Я его слышу. В обрывке фразы на улице — «...и он уехал на войну...». В очереди к ветеринару: «Когда война началась, наш корм подорожал в два раза». В разговоре: «А знаешь, для многих эта война — как картинка по телевизору. Что-то происходит — там, далеко, и об этом проще не думать, потому что ничего не изменишь».
Это был худший год в моей жизни, но я стараюсь не терять надежды. Мы её переживём. Мы его переживём. А когда война кончится, станцуем под «Heroes».